Что, если либертарианцы будут придерживаться моралистического определения свободы и утверждать, что свободный рынок обеспечивает ту свободу, на которую мы имеем право? С точки зрения моралистического определения мы только тогда можем сказать, что уважение некоей частной свободы увеличивает нашу свободу, когда заранее знаем, что у нас есть право наэту частную свободу. Я не верю,что либертарианцы дали убедительные аргументы в пользу того, что существует такое моральное право на неограниченное владение собственностью. Такое право вряд ли будет следствием сколько-нибудь убедительной теории морального равенства (поскольку оно допускает слишком большое влияние незасаженных неравенств), а также следствием сколько-нибудь правдоподобной теории взаимной выгоды (поскольку позволяет слишком малое влияние незаслуженных неравенств). Трудно видеть, каким образом любая иная аргументация может избежать этих возражений. Но даже если мы и получим правдоподобную концепцию равенства или взаимной выгоды, включающую капиталистические права собственности, то будет лишь путаницей утверждать вслед за этим, что это — аргументация о свободе.

Таким образом, мне представляется, что ни одно из трёх определений свободы не поддерживает представления о том, что либертарианство увеличивает свободу. Провал этих трёх подходов позволяет предположить, что сама идея основанной на свободе теории туманна. Наша приверженность некоторым частным свободам не выводится из какого-либо общего права на свободу, но из их роли в наилучшей теории морального равенства (или взаимной выгоды). Вопрос, который мы должны задать, это какие конкретные свободы наиболее ценны для людей, учитывая их важнейшие интересы, и какое распределение этих свобод оправданно в свете требований равенства или взаимной выгоды. Идея свободы как таковой и её меньших и больших количеств не работает в политической аргументации.

Скотт Гордон возражает против такой отмены «свободы» как категории политической оценки и её замены оценкой конкретных свобод: «Если кто-либо влеком... ко всё большей и большей степени конкретизации, свобода как философская и политическая проблема исчезнет, полностью затмившись бесчисленными конкретными "свободами"». Но, конечно, в этом-то и суть. Не существует философской и политической проблемы свободы как таковой, есть только реальная проблема оценки конкретных свобод. Когда кто-то говорит, что у нас должно быть больше свободы, нам следует спросить: кто должен быть более свободным делать что-то и свободным от какого-то препятствия делать это? Вопреки Гордону, не конкретизация этих вещей, но неспособность их конкретизировать затемняет реальные проблемы". Когда кто-либо пытается защищать свободный рынок или что-то ещё «на основании свободы»», мы должны потребовать, чтобы они уточнили, какие именно люди свободны делать какие именно действия — и затем спросить, почему эти люди вправе претендовать на эти свободы — т.е. чьим интересам способствуют эти свободы и какое понимание равенства или взаимной выгоды говорит нам, что мы должны уделять внимание этим интересам таким образом. Мы не можем предупредить обсуждение этих конкретных вопросов, апеллируя к какому бы то ни было принципу или к категории свободы как таковой.