Но тогда как мы можем преодолеть этот «синдром гражданской приватности», поощрить граждан жить в соответствии с требованиями демократического гражданства и проявлять те гражданские добродетели, которые оно подразумевает? Это главный вопрос, занимающий школу мысли, известную как «гражданский республиканизм». Термин «республиканизм», конечно, не связан с Республиканской партией в США, но скорее предназначен для того, чтобы вызывать в сознании образы городских республик — классических Афин и Рима или ренессансной Флоренции, которые, как это широко признается, успешно поощряли активное и вдохновляемое общественными интересами гражданство.

Однако гражданские республиканцы отвечают на вопрос о том, как развивать активное гражданство, очень по-разному. Крайне упрощая, можно сказать, что в сегодняшнем гражданском республиканизме есть ом лагеря. Одни пытается убедить людей принять тяготы демократического гражданства, убеждая их в том, что на самом деле это не «тяготы». Политическое участие и общественное обсуждение с этой точки зрения не должны рассматриваться как обременительная обязанность или долг, но как нечто по своей сути вознаграждающее. Люди должны радостно ответить на призыв демократического гражданства потому, что жизнь активного гражданина действительно является самой возвышенной из доступных нам форм жизни. Можно назвать это «аристотелевской» интерпретацией республиканизма, так как Аристотель был одним из первых и наиболее влиятельных сторонников :>того представления о внутренней ценности политического участия.

Второй лагерь избегает утверждений о внутренней ценности политического участия и признаёт, что для многих людей призыв демократического гражданства может действительно ощущаться как бремя. Однако он подчёркивает, что есть важные инструментальные причины для принятия этого бремени, чтобы поддерживать функционирование наших демократических институтов и сохранять наши основные свободы".

Я буду рассматривать эту «инструментальную» интерпретацию республиканизма в следующем параграфе. Здесь же разберём аристотелевскую версию. Отличительной чертой её является акцент на внутреннюю ценность политического участия для самих участников. Такое участие, по словам Адриана Оулдфилда, является «высочайшей формой совместной жизни людей, к которой может стремиться большинство индивидов». С этой точки зрения политическая жизнь выше, чем всего лишь частные удовольствия семьи, соседства и профессии, и поэтому должна занимать центральное место в жизни людей. Неспособность участвовать в политике делает человека «радикально неполным и нереализовавшимся (stunted) существом».

Это очевидным образом пример одною из «перфекционистских» подходов, которые я рассматривал в предшествующей главе, основывающийся на конкретной точке зрения о том, что делает жизнь подлинно прекрасной или подлинно человечной. Поэтому либералы будут рассматривать его, как и все формы государственного перфекционизма, в качестве несправедливо ставящего одну концепцию блага в привилегированное положение по сравнению с другими. Я вернусь к этому ниже. В любом случае, это представление о ценности политического участия трудно принять. Как признают даже его сторонники, такой взгляд явно противоречит тому, как большинство людей в современном мире понимают достойную жизнь. Большинство людей находят наибольшее счастье в семейной жизни, работе, религии или досуге, но не в политике. Некоторые люди находят политическое участие дающим самореализацию и удовлетворение, но для большинства людей это актуализирующая время от времени и часто обременительная деятельность, необходимая для того, чтобы государственная власть уважала и поддерживала их свободу отдаваться личным делам и привязанностям. Это исходное допущение о том. что политика есть прежде всего средство для частной жизни, разделяется большинством людей всех политических взглядов, будь то левые, правые, либералы,теоретики гражданского общества или феминисты.

Это отражает одну из определяющих черт современной жизни, выявленную в знаменитом разграничении Бенджамина Константа между свободой древних и свободой современных людей. Свободой древних, утверждал Констант, было их активное участие в реализации политической власти, а не мирное наслаждение личной независимостью. Афиняне были свободными людьми потому, что они коллективно самоуправлялись, хотя и были лишены личной независимости и гражданских свобод, и от них ожидалось, что они пожертвуют своими удовольствиями во имя полиса. Свобода современных людей, напротив, заключается в беспрепятственном стремлении к счастью в личных занятиях и привязанностях, что требует свободы от осуществления политической власти (обычно через некоторый набор гарантированных конституцией гражданских прав и свобод). Там. где древние жертвовали частной свободой во имя политической жизни, современные люди рассматривают политику как средство (и даже некое жертвоприношение), необходимое для защиты их частной жизни.

Аристотелевские республиканцы пытаются, но сути, обратить вспять этот исторический сдвиг и восстановить первенство «свободы древних» в наших концепциях достойной жизни. Можно попытаться сделать это двумя путями: либо прославляя внутреннюю ценность политического участия, либо принижая ценность частной жизни. Большинство из этих мыслителей принимают некоторую смесь двух стратегий.