Некоторые утверждают, что современное предпочтение «частной» жизни является антисоциальным и отрицает нашу по своей сути общественную природу. Например, согласно Марксу, индивидуальные права, подчёркиваемые либералами, являются свободами «человека как изолированной. замкнувшейся в себя монады... Право человека на свободу основывается не на соединении человека с человеком, а наоборот, на обособлении человека от человека. Оно — право этого обособления». Аристотелевские республиканцы аналогичным образом жалуются на либеральную высокую оценку «частной» жизни как разновидность «атомизма» и отстаивают политическое участие как способ удовлетворения наших сущностных человеческих потребностей в общественных связях и взаимоотношениях.

Однако на самом деле, как мы это видели и предыдущей главе, оборотной стороной либерального недоверия к политике является позитивное отношение к социальной жизни и гражданскому обществу. Как отмечает Нанси Розенблюм, либеральное представление о частной свободе реально предполагает нашу естественную социальность. Частная жизнь означает жизнь в гражданском обществе, не в каком-либо досоциальном естественном состоянии или в антисоциальных условиях изоляции и отстраненности... частная свобода обеспечивает спасение от надзора и вмешательства официальных лиц, умножая возможности для частных ассоциаций и объединений... далеко не вызывая апатию, частная свобода должна поощрять общественную дискуссию и формирование групп, дающих индивидам доступ к более широким социальным контекстам и доступ к государственной власти.

Когда государство оставляет людей в «совершенной независимости» частной жизни, оно не оставляет их в изоляции, но скорее оставляет им свободу формировать «ассоциации и объединения», или то, что Ролз называет «свободными социальными союзами». Поскольку мы — общественные животные, индивиды будут использовать свою свободу для объединения с другими в преследовании общих целей. Современная свобода для Константа действительно базировалась на «союзе человека с человеком», но он верил в то, что союз людей, возникающий на основе свободной ассоциации в гражданском обществе, является более подлинным и более свободным, чем основанное на принуждении единство политических ассоциаций. Либеральный идеал частной жизни был выдвинут не для того, чтобы защитить индивида от общества, но чтобы освободить общество от политического вмешательства. Будет более точным рассматривать либерализм не как нечто асоциальное, но как «прославление общества», ибо либералы «оценивали социальную жизнь как наивысшую форму человеческих достижений и жизненное условие развития морали и рациональности», в то время как политическое было сведено к «грубому символу насилия, необходимого для поддержания упорядоченных социальных взаимодействий».

Поэтому, чтобы обосновать аристотелевский республиканизм, недостаточно показать, что индивидам требуется общество для ведения подлинно человеческой жизни, — либералы этого не отрицают. Аристотелевские республиканцы должны пойти дальше этого и продемонстрировать, что индивидам необходимо быть политически активными. Как мы видели, это различие между участием в жизни общества и участием в политике частo затемнялось коммунитаристской критикой «либерального атомизма». Но когда Аристотель сказал, что люди являются zoom politikoii, он не имел в виду просто то, что люди — это общественные животные. Напротив, «естественная, общественная жизнь человеческого рода принималась за ограничение, наложенное над надобностями биологической жизнедеятельности, именно поскольку эти надобности человеческой жизни явно те же, как и для других форм органической жизни». Политическая же жизнь отличается от нашей чисто социальной жизни и выше её.

Аристотелевские республиканцы попытались бросить вызов либеральному прославлению общества и восстановить политику как более высокую форму жизни. Но либеральное представление пронизывает современность. В то время как греки чувствовали, что «ни при каких обстоятельствах политика не может быть только средством для защиты общества», современные теоретики исходят из того, что политика должна служить обществу, хотя они и расходятся относительно того, какому обществу политика должна служить. Это может быть забота о «сообществе верующих, как в Средневековье, или об обществе собственников, как у Локка, или об обществе производителей, как у Маркса, или об обществе обладателей рабочих мест, как в современном обществе в западных странах, или об обществе рабочих, как в социалистических и коммунистических странах. Во всех этих случаях именно свобода общества требует и оправдывает ограничение полноты политической власти.

Свобода располагается в области общественного, тогда как принуждение и насилие локализируются в политическом и становятся таким образом монополией государства». Это один из тех случаев, где либерализм, как и приверженность моральному равенству, просто выиграл исторический спор и все последующие дебаты проходят в некотором смысле в границах базовых либеральных Для того чтобы объяснить современное безразличие к внутренней ценности политического участия, республиканцы часто утверждают, что политическая жизнь сегодня стала обеднённой, в сравнении с активным гражданством, например, древней Греции. Политическая жизнь стала слишком масштабной, или слишком манинулируемой с помощью денег, или слишком инсценируемой средствами массовой информации, или слишком доминируемой «экспертами», чтобы быть чем-то вознаграждающим для большинства граждан. С этой точки зрения, если мы сможем создать форумы более «гуманных» масштабов для политического действия (таких, как политика «лицом к лицу» в древних Афинах), и уберечь эти форумы от императивов денег, медийных развлечений, или бюрократической экспертизы, то люди найдут политику более вознаграждающей, чем сейчас. И этот республиканский аргумент в пользу менее масштабных политических форумов прекрасно сочетается с аргументацией делиберативных демократов, которые также поддерживают такие форумы как наилучший способ поместить «публичный диалог», а не «частное голосование» в сердцевину политического процесса.