2 Еще раз о полемике материализма и идеализма

Именно это подчеркивал К. Маркс, утверждавший: "...Меня определяют и насилуют мои собственные потребности, насилие надо мной совершает не нечто чуждое, а лишь моя собственная природа, являющаяся совокупностью потребностей и влечений..." Непонимание этого обстоятельства есть результат поверхностного отношения к нему людей, которые "привыкли объяснять свои действия из своего мышления вместо того, чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами, в особенности со времени гибели античного мира".

Обратное воздействие сознания на потребности человека не меняет общей картины. Свобода такого выбора не является абсолютной, поскольку ограничена константами родовой природы человека, т.е. представляет собой, как мы пытались показать выше, возможность ранжировать предписанные нам потребности, а не отказываться от них вовсе. Наконец, такая свобода существенно ограничена устойчивыми статусно-ролевыми характеристиками субъекта, создаваемыми не сознанием людей, а их включенностью в систему общественного распределения деятельности - разделения труда и собственности на его предметные средства, о чем следует сказать особо.

Сорокин во многих случаях не усматривает важнейшего различия между идеальностью духовных значений и невещественностью тех свойств, связей и отношений человеческой деятельности, которые отличны от сознания и не могут быть редуцированы к нему.

В самом деле, мы видели, что в число идеальных факторов деятельности у Сорокина попали не только истины науки или нормы морали, но и "ценность земли или любой другой собственности". В принципе понимание ценности как явления общественного сознания не является ошибкой, если вспомнить, что в одном из своих значений термин "ценность" характеризует систему идеальных интенций - устойчивых предпочтений человеческого духа, ценящего нечто больше, чем иное. В этом смысле ценность земли может пониматься, к примеру, как любовь крестьянина к своему наделу или духовная привязанность помещицы Раневской к вишневому саду.

Беда, однако, в том, что Сорокин имеет в виду экономическую ценность земли, т.е. числит по разряду духовных явлений ее потребительскую стоимость, которая представляет собой реальное, а не идеальное отношение значимости объекта для субъекта, а также ее меновую стоимость, выражающую объективную взаимосоотнесенность товаров с точки зрения их общественной полезности и заключенной в них меры общественно необходимого труда. Очевидно, что так понятая ценность вовсе не сводится к явлениям сознания и обладает значительной независимостью от него. В самом деле, знакомство с экономическими науками подскажет нам, что любовь чеховской героини к своему вишневому саду может повлиять лишь на цену товара, но не на его реальную стоимость, которая в условиях товарного производства диктуется не сентиментальными переживаниями, а суровой конъюнктурой рынка, "невидимой рукой", определяющей объективную экономическую ценность вещей, не считаясь с ее репрезентациями в сознании людей.

Такой же "идеализации" Сорокин подвергает и экономическое отношение собственности. Правда, последнее отличие от стоимости Сорокин рассматривает не как состояние сознания, а как реальное, существующее за пределами "чистого разума" отношение между людьми по поводу "материальных средств деятельности". Однако эти отношения выводятся Сорокиным из состояний общественного сознания, а именно юридической системы норм, порождающих и определяющих феномен собственности.