Хотя мы можем различать политику перераспределения и политику признания для целей анализа, в реальном мире они часто сочетаются. Некоторые группы находятся «на самом дне« (или близко к нему) в обеих иерархиях и нуждаются в мобилизации и для перераспределения, и для признания. Многие, в частности марксисты, даже полагают, что вторая иерархия чисто вторична, является эпифеноменом. С этой точки зрения место в экономической иерархии определяет место в иерархии статуса — группа стигматизируется культурно, только если она находится в неблагоприятных условиях экономически. Если мы ликвидируем экономическое неравенство, культурное неравенство автоматически исчезнет. Отсюда традиционное марксистское представление о том, что все наши усилия должны быть посвящены политике перераспределения. Пытаться решить проблему культурной стигматизации, не борясь с лежащим в сё основе экономическим неравенством, является делом пустым и бессмысленным, говорят марксисты. Удивительно, сколько либералов также придерживается этого представления о вторичной и производной природе культурного неравенства.

Однако факты говорят о том, что статусная иерархия несводима к экономической. Конечно, некоторые группы,такие как женщины, негры и коренные народы, одновременно и в непропорционально большом числе находятся в уязвимом экономическом положении и подвергаются унизительным или замалчивающим культурным репрезентациям. Но есть и другие группы, которые экономически благополучны, но стигматизируются культурно. В большинстве западных демократий это верно, например, в отношении геев — у них сходные с гетеросексуалами доходы на душу населения и уровень образования, но они страдают от крайней гомофобии. Это также верно в отношении некоторых «хорошо устроившихся» иммигрантских или религиозных групп, таких как американцы арабского или японского происхождения, у которых доход на душу населения и уровень образования выше среднего, но которые культурно маргинализованы. Аналогичным образом многие национальные меньшинства, подобно каталонцам или квебекцам, имеют тот же уровень жизни, что и большинство, а в некоторых случаях и доход выше среднего, но их язык и культура рассматриваются как что-то более низкое, чем язык и культура большинства. Для всех этих групп достижение экономического равенства не ликвидировало неравенство статуса (хотя, несомненно, помогло уменьшить его) и поэтому не устранило необходимости мобилизоваться во имя политики признания.

И напротив, имеются группы, занимающие привилегированное положение в статусной иерархии, но неблагополучные экономически. Это, возможно, верно но отношению к традиционному рабочему классу (мужчинам) в большинстве западных стран. В то время как рабочий класс страдает от несправедливой экономической иерархии, он часто выигрывает от иерархии статуса. Большинство рабочих-мужчин могут получать удовлетворение от мысли о том, что их мужской пол, белая кожа, христианская религия и гетеросексуальная ориентация были определены как норма, придающая им высший статус по отношению к женщинам, неграм, евреям или гомосексуалистам.

Конечного появления государства всеобщего благосостояния рабочие-мужчины часто были неспособны пользоваться плодами своего положения в этой статусной иерархии в силу отсутствия доступа к образованию, экономическим возможностям и низкого уровня дохода. Поэтому решением проблемы исключения традиционного рабочего класса было в первую очередь обогащение общего гражданства с помощью социальных прав. Не было необходимости бросать вызов иерархии статуса. И действительно, многие (белые, гетеросексуальные, мужчины, христиане) члены рабочего класса оказали сопротивление попыткам женщин, геев, религиозных меньшинств или иммигрантов атаковать статусную иерархию. В качестве экономически неблагополучных членов группы с высоким статусом представители традиционного рабочего класса были заинтересованы в атаке на экономическую иерархию, но в сохранении иерархии статуса.

Итак, нет простой корреляции между экономической и статусной иерархиями. И это объясняет, почему маршалловская стратегия интефации через общие социальные права имела смысл для рабочего класса, но не удовлетворила другие группы. Средство против исключения традиционного рабочего класса было близко к чистому случаю политики экономического перераспределения, без какой-либо необходимости заниматься политикой признания. Но для большинства других исключённых групп достижение равенства требует чего-то иного или чего-то более: а именно атаки на иерархию статуса. В некоторых случаях, как с гомосексуалистами и евреями, цель может быть довольно близка к чистой политике признания, поскольку они уже обладают экономическим равенством. Для других групп, таких как женщины или нефы, равенство требует и политики перераспределения, и политики признания.

Растущее осознание того, что неравенство статуса не полностью сводимо к экономическому неравенству или производно от него, привело к усилению интереса к политике признания. Однако требования признания через дифференцированное гражданство остаются глубоко спорными. Некоторые даже считают саму идею дифференцированного гражданства противоречием в понятиях. С ортодоксальной точки зрения гражданство, по определению, есть дело обращения со всеми людьми как с равными перед законом индивидами. Это то. что отличает демократическое гражданство от феодальных и иных досовременных представлений, согласно которым политический статус людей определялся их религиозной, этнической или классовой принадлежностью. Поэтому «организация общества на основе прав или притязаний, производных от членства в группе, резко противостоит понятию общества, основанного на гражданстве. Идея дифференцированного гражданства поэтому является радикальным новшеством в теории гражданства.

Моей целью 8 двух последних главах этой книги является рассмотрение некоторых вопросов в связи с новой политикой признания, в рамках которой ущемленные группы стремятся бросить вызов традиционным иерархиям статуса с помощью некой формы дифференцированного гражданства, признающей отличия ранее стигматизировавшихся групп. Каковы нравственные аргументы «за» и «против» так дифференцированных прав групп? В частности, как они соотносятся с фундаментальными принципами либеральной демократии, такими как свобода личности, социальное равенство и демократия? Как связаны признание и перераспределение?

Как мы видели, движение за признание очень широко, и чтобы ответить на эти вопросы, может быть полезным выделить различные виды участвующих в нём групп. В следующей главе главное внимание будет уделено требованиям, выдвигаемым женскими группами, а также бегло коснусь требований геев и инвалидов. В этой главе я сосредоточусь на требованиях этнокультурных групп, таких как иммигранты, национальные меньшинства, коренные народы, расовые и этноконфессиональные группы. Это само по себе очень гетерогенное множество групп, каждая из которых выдвигает различные требования. Однако их требования имеют две важные общие особенности: а) они идут дальше знакомого набора гражданских и политических прав индивидуального гражданства, которые находятся под защитой во всех либеральных демократиях; 6) они выдвигаются с намерением добиться признания и приспособления большого общества особым идентичностям и потребностям этнокультурных групп. Я буду использовать термин «мультикультурализм» как обобщающее понятие для требований этих этнокультурных групп. (Поскольку эти этнокультурные группы, добивающиеся признания, обычно являются меньшинствами, я в силу причин, которые объясню ниже, буду также использовать понятие «права меньшинств».)

Философская дискуссия по поводу мультикультурализма и прав меньшинств претерпела радикальные изменения в последние годы как по своему масштабу, так и по базовой терминологии. До середины 1980-х годов очень немногие политические философы или теоретики политики работали в этой области. Более того, большую часть XX столетия проблемы этничности рассматривались политическими философами как маргинальные. (Во многом то же можно сказать и о многих других академических дисциплинах, от социологии до географии и истории.) Сегодня, однако, после десятилетий сравнительного пренебрежения, вопрос о мультикультурализме выдвинулся на передний фронт политической теории. Есть несколько причин для этого. Наиболее очевидная из них в том, что крах коммунизма поднял волну этнического национализма в Восточной Европе, что радикально повлияло на процесс демократизации. Оптимистические представления о том, что либеральная демократия спокойно возникнет на месте рухнувшего коммунизма, столкнулись с проблемами этничности и национализма. Но было много других факторов и в давно существующих демократиях, которые также указывали на актуальность этнического вопроса: протест местного населения против иммигрантов и беженцев во многих западных странах; активизация и политическая мобилизация коренных народов, приведшая к составлению проекта Декларации прав коренных народов в Организации Объединённых Наций; и постоянная, даже нарастающая угроза сецессии в некоторых западных демократиях, от Канады (Квебек) до Великобритании (Шотландия), Бельгии (Фландрия) и Испании (Каталония).

Все эти факторы, достигшие пика в начале 1990-х годов,сделали ясным, что западные демократии не решили и не преодолели трений, вызываемых этнокультурным многообразием, поэтому неудивительно, что политические теоретики стали всё больше обращать внимание на эту проблему. В последние несколько лет мы являемся свидетелями появления первых философских книг на английском языке, посвящённых нормативным аспектам проблем сецессии, национализма, иммиграции, представительства групп, мультикультурализма и прав коренных народов.