В любом случае, большинство либертарианцев не утверждают, что свободный рынок создаёт больше свободы, чем уничтожает. Они доказывают вместе с Флю, что он вообще не создаёт никакой несвободы: что капитализм не связан ни с какими ограничениями свободы индивида. Как либертарианцы могут утверждать это? Ответ в том. что они перешли к моралистической дефиниции свободы, которая определяет свободу через реализацию чьих-либо прав. Свобода несобственников ни в коей мере не уменьшается, когда им мешают посягать на мою собственность, потому что у них нет права посягать на неё. Поскольку они не имеют права посягать на мою собственность, их (моралистическая) свобода не уменьшается от воплощения в Жизнь моих прав собственности. Значительная частьпонулярной риторики отом.чтосвободньж рынок увеличивает свободу, основывается на этом моралистическом определении свободы. С точки зрения любого неморалистического понимания свободы частная собственность создаёт и свободу, и несвободу. Однако моралистическое понимание позволяет нам сказать, что свободный рынок не налагает никаких ограничений ни на чью свободу, поскольку он всего лишь не позволяет людям делать то, что они не имеют права делать (например, пользоваться собственностью других).

Конечно, как только либертарианцы принимают это моралистическое определение, утверждение о том, что свободный рынок увеличивает свободу людей, требует предварительной аргументации в пользу существования прав собственности, аргументации, которая сама не может исходить из идеи свободы. Чтобы обосновать утверждение о том, что свободный рынок увеличивает свободу, определённую моралистически, либертарианцы должны показать, что люди имеют право на собственность. Но это не аргумент от свободы к правам собственности. Напротив, утверждение о свободе предполагает существование прав собственности — права собственности увеличивают свободу, только если у нас есть некоторое предшествующее и независимое основание рассматривать такие права в качестве морально оправданных. И я утверждаю, что имеющиеся попытки обосновать такие права, апеллируя к собственно- сти на себя или к взаимной выгоде, провалились.

В любом случае, как только мы определяем свободу как свободу делать то, на что у нас есть моральное право, свобода более не может играть никакой роли при выборе между соперничающими теориями прав. Каждая теория может утверждать, что государственная власть, действующая исходя из своей концепции моральных прав людей, не ограничивает (моралистическую) свободу. Если мы принимаем утверждение либертарианцев о том, что люди имеют моральное право приобретать абсолютные права собственности на неравные части мира, то капитализм не содержит никаких ограничений (моралистической) свободы. Но если вместо этого мы примем точку зрения либерального эгалитаризма о том, что люди не имеют морального права на выгоды, получаемые благодаря незаслуженным талантам, то государство благосостояния нисколько не ограничивает (моралистической) свободы, когда перераспределяет ресурсы от успешных к не преуспевающим. Говорить, что люди должны быть свободны делать то, что имеют право делать, не поможет в споре между либералами и либертарианцами. Мы можем только сделать выбор между их пониманиями моралистической свободы, только сначала отдав предпочтение одной из этих трактовок наших моральных прав.